Сергей СОН. Кукольник.

Почему вы начали заниматься куклами?

Это началось после того, как травму получил. Лежал, лежал, делать нечего было, ко мне часто ходил мой племянник Вова и однажды он принес мне картонных кукол. Говорит - давайте сделаем таких кукол, дядь Сереж. Так появились первые наши куклы. Но и до этого я тоже любил рисовать, лепить и даже поступал одно время в художественно-графическое училище, но не поступил. Потом армия, в институт уже пошел туда, где был самый маленький конкурс - на нефтяной. И когда на буровой работал, с установки глина шла, и у меня полный вагончик был глиняных фигурок, статуэток разных, сам лепил и всем дарил. Можно сказать, не работал, лепил все время. А потом сделали спектакль домашний, я дома выступал, начал приглашать детишек с нашего подъезда, с дома, потом в гараже начали выступать и так потихоньку начали.

Есть история, почему я для детей работать начал. Когда в армии служил, на праздник 23 февраля нас заставили танковые треки разгружать. У нас настроения нет, кто хочет в праздник работать. Потом нас ротный вызывает, дает деньги, говорит, сходите в магазин и купите звездочки и кокарды, как подарок детям. Мы взяли деньги, вышли из части и думаем: «Зачем так много звездочек?», купим немного, а на остальное торты возьмем и лимонад. Накупили всего, поели и потом в детский сад пошли, а там столько детей и родителей только нас ждут. Нас усаживают, и дети нам показывают концерт, подготовленный специально для нас, каждый открытку нарисовал. Нас вызывают на сцену, чтобы поздравить воинов с праздником. Мы вытаскиваем звездочки, а у каждого только по пять, по три штуки, на всех не хватает, дети плакали. Мы оправдывались, говорили, что придем еще и принесем. Когда в роту пришли, на нас ротный накричал, что детей обидели. Я чувствовал себя должником перед детьми после этого, отрабатывал, детям куклы показывал.

Расскажите о самой трагедии.

Это не случайно было. В тот год я хотел жениться, у меня девушка была, торопился – лето впереди. Нас отправили бурить скважину в районе Целиноградской области, там село Малиновка, место, где были женские лагеря АЛЖИР. Там была птицефабрика, и нам заказали несколько скважин пробурить. Когда буришь, делаешь специальную яму - зумпф называется. Мы начали эту траншею рыть, а там траншея покрытая досками и полная траншея черепов, скелетов. А мы молодые были, не понимали, взяли один череп, помыли и в вагончик забрали. Один буровик, мужик из нашей команды даже плакал, а мы его спрашивали – чего плачешь? К нам даже подходили, говорили: «Вы что делаете?». Мы отвечали, что это не мы же совершили. Потом бурим скважины – авария за аварией. Перешли в другое место, начали забуриваться – опять авария. В трех местах начинали -везде были аварии, в итоге мы договор и сорвали.

Это первое. А второе, это когда мы в Тургае в степи были в этом же году. Поехали за продуктами, по дороге встретили двух сайгаков и погнались за ними. Сейчас не знаю было так или мне уже кажется, воспоминания такие, что они бегут, потом посмотрели друг на друга и в разные стороны. Мы за одним сайгаком. Так они в последний раз друг на друга посмотрели, после чего мы догнали одного сайгака, положили в машину. У меня студент молодой пацан работал, он плакать начал, а мы ему: «Ты что, жрать не хочешь что ли?». Я сам не разделывал, там ребята разделывали. Студент не кушал. Но то, что даже не удивило, а испугало – через недели три, когда мы снова поехали за продуктами, в том месте, где они расстались, сайга пасется. Особого внимания не обратили, но когда еще через месяц снова увидели эту же сайгу на том самом месте - уже стало не по себе.

Третье это уже перед самой травмой. Лето, первое июня, ребята рыбачили вовсю и меня позвали. Я говорил, что нарыбачусь еще, лето целое впереди. Потом целый день поиграли в футбол, хорошо так побегали. Вечером поели жареной рыбы, и я пошел в степь посмотреть на небо. Небо было звездное как никогда, как будто прощалось. Наутро это случилось. Буровая машина на базе МАЗ 500 была не в порядке, там тормоза надо было делать. Я под буровой лежал подкручивал, а в кабине студент был. Я ему сказал, чтобы он ручной тормоз натянул, а он вместо этого стартер нажал, и машина поехала и через меня. Хруст раздался, меня скрутило и сломало. В Аркалык отвезли, там сделали первую операцию. Но так как у врача не было допуска, он просто проволокой соединил позвонки, нервы трогать не стал. Потом в Целиноград хотели отвезти, но тут как назло летом буря поднялась, и самолет взлететь не мог. В итоге сыграл фактор времени, спиной мозг уже разложился и его пришлось удалять. Потом в Москву на реабилитации в санатории Бурденко, к Дикулю меня уже родители возили, они для меня все делали. Отец бегал везде, договаривался, машину мне выбил с ручным управлением, запорожец синего цвета.

Но после этого еще была авария, уже на машине. Друзья мне подарили Фольксваген, я осенью поехал в сторону Талгара, уже гололед был. Меня задела «Газель» и машину понесло в столб. Перед у машины весь снесло, я поломал копчик, ребро и головку бедра. Может, если второй аварии не было, легче было бы. Боли мучают, ночью совсем не сплю. Раньше сам себя обслуживал, полы сам мыл. Сейчас, чтобы с кровати до кухни добраться два с половиной часа занимает.

Что вас заставляло жить?

Меня ничего не заставляло, я жил даже время не замечал, удовольствие получал от этого. Конечно, из-за этих физических дел не могу сказать, что счастлив был. Но когда понимаешь, что нужен детям, когда они смеются - это такой заряд мощный. Ради этого стоит пожить. Друзья, совместные поездки – куда только не ездили. Каждый год собирал всех на день рождения, в этом году уже не собирал, только самые близкие собрались. А так о смысле жизни не думал, только сейчас, когда «припрет», ничего делать не можешь уже начинаешь думать – зачем живешь, почему. А когда работаешь, думаешь о том, как делать это, планы строишь, так время быстро проходит. Намечал себе на день дел, так и шло все по времени хорошо. И болячки особо не беспокоили, а сейчас немного тоскливо. Сейчас мне помогают физические упражнения и лекции на ведические темы.

Друзей у меня много было. Володя мой самый близкий друг, он с самого детства со мной, как брат мне. С института друзья, по театру, по болезни. Был даже случай, когда мы со своим другом Виктором Аном поехали на запорожце в Зыряновск, Восточно-Казахстанскую область, к брату моему в гости. Когда Виктор приехал ко мне в гости из Узбекистана, я просто так предложил поехать к моему брату в село Кутиха. Он – давай! На следующий день едет на базар, покупает запчасти на машину, делает машину за пару дней, потом мы накупили арбузов, всяких продуктов и поехали. Не думая даже о том, как это все будет, даже брату не сообщили, хотя из адреса знали только название села. Уже осень была, там виды потрясающие, а Виктор фотограф и все время снимал. Случай там был, когда ночью ехали и навстречу нам Камаз идет. Виктор за рулем был, он хорошо водил, меня многому научил. Едем и видим, что на нашей стороне бревно лежит, он быстро сообразил и резко дал руля, мы через обочину снова выехали на дорогу. Сначала тишина была, потом вдвоем как закричим от удивления. Ехали двое суток, на ночь останавливались прямо у дороги, съезжали подальше и в машине спали. Для туалета с собой стульчик брали, он мне клизмы делал. Мы в этой поездке даже умудрились заблудиться, нам один мужик неправильно дорогу подсказал. Ехали, куда он сказал, а там дорога в мост железнодорожный упирается. Страшно ехать, вдруг поезд навстречу поедет, но мы на скорости проскочили мост. Едем дальше – поселок, вроде наш. Спросить не у кого, людей уже нет, и мы решили в машине переночевать у одного дома. Уже заморозки начались, холодно ночью, кое-как переночевали, на утро спрашиваем у прохожего, где Сон Саша живет, а он на дом указывает, у которого мы ночь провели. Всю ночь возле дома брата мерзли! (Смеется)

Сейчас уже, наверное, не так, нет такой дружбы как у нас была, чтобы можно было позвонить человеку, и он в любое время приедет, не смотря ни на что. У меня друг Володя такой, хотя я знаю, что ему тоже сложно, но он не бросает. Раньше дружбу пропагандировали в фильмах, это воспитывалось в нас, мы понимали, что такое дружба.

Что для вас самое главное в жизни было?

Дарить счастье. Когда счастье даришь и сам счастливее становишься. У меня даже театр «Улыбка» назывался. Когда со мной это случилось, я думал, что меня спасет только веселое настроение. Улыбка и смех малышей заряжают, и жить сразу хочется. Ну и любовь конечно.

У вас была любовь?

Была, конечно. Но безответная. Сейчас я понимаю, что хорошо, что она безответная была, иначе я бы много страдал. А так было у меня. Знаешь, когда человек что-то хочет и не получает, он начинает немного злобиться. А любовь к брату, сестре, друзьям, любовь к жизни, природе это дает сил.

Были какие-то моменты, о которых вы жалели?

Хотелось театр кукол сделать. Чтобы коллектив был свой, зарплату им давать, спектакли показывать, это мечта, которую я не осуществил.

О семье не мечтали?

Раньше мечтал, потом утихло. Семью иметь в таком положении не смогу. За мной нужно наоборот ухаживать, а там же ответственность перед детьми, ведь если семья, то дети. У меня племянники как дети.

Расскажите про свою последнюю куклу.

Я хотел сделать историю про свою жизнь. История, где один мальчик любил девочку, она у меня тоже должна была быть марионеткой. Я хотел еще сделать с живыми людьми, с актерами. Девочка эта была ветреная и захотела яблоко, мальчик полез на дерево и упал, поломался. Этот мальчик сидит поломанный, а мимо него проходит эта девочка уже с другой куклой.

Последняя кукла

Вы говорили, что в прошлой жизни были плохим человек, вы считаете, что ваша трагедия это расплата за что-то?

Это карма, её нужно отрабатывать. Я своими поступками нейтрализую свою карму. Хотелось бы поверить, что буду перерожден в новую жизнь, которая будет счастливой. Стараюсь поверить, но полностью не могу, здесь же нужно каждой клеткой верить, в нас все таки атеизм еще сидит. Я «Отче наш» читаю каждое утро. Смотрю – люди верующие, они более разумные, более честны, но есть, конечно, среди них и нечестные.

Вы боитесь смерти?

Боюсь. Иногда правда до того хочется, чтобы кончилось это все, а иногда боюсь. Вот в ведической культуре рассказывается, что такое смерть, что есть перерождения, ты это узнаешь и уже легче относишься. Но хотелось бы, чтобы раз и все. И так вся жизнь мучения, еще в конце мучится. Но говорят надо. Рождение и смерть всегда страдание. Говорят, что и в коме человек сильно страдает, хотя врачи говорят, что он ничего не чувствует. Потом человек приходит в сознание рассказывает, что испытывал большие боли.

О чем сейчас думаете?

Думаю, как исправить это положение. У меня, видимо, нерв защемлен, и правая рука почти не слушается. Все мысли о том, как спину держать, какие мышцы напрягать. Думаю еще одну методику попробовать, может хотя бы немного поможет, а то падаю все время. Самое страшное, что не смогу себя сам обеспечить и двигаться не смогу. Одно дело так дергаться, дергаться и уйти в один момент, нежели лежать, а вокруг тебя люди будут все делать – это самое ужасное психологическое и физическое мучение.

Я раньше вообще не знал что такое депрессия, это сейчас понял что это такое. Раньше, мы с отцом много времени проводили. Вставали в 8 утра, он хотел, чтобы я встал, и до самого вечера мы делали упражнения. Была цель, я верил, что могу встать. Он меня подбадривал, я никогда не видел его грустным, он всегда смеялся. Хотя я знаю, что ему тяжело было. Дела эти клизменные, это же грязная работа, а он с радостью, праздник как будто у нас. Отец давал мне этот заряд.

Вы стремились к деньгам?

Хотелось бы, но не стремился. Как-то хватало всего. Компьютер захотел, он появился, машину захотел, машина появилась. У меня же не одна машина была, я их сколько менял. Последний раз за рулем я был, наверное, в 2012м. Когда мне Фольксваген подарили, я на радостях запорожца подарил одному парню. Часто визуализировал то, что хочу. Ложился и представлял себя в машине, как еду по дороге. Правда, основную мечту – театр я не визуализировал. Я бы хотел, чтобы это был гастролирующий театр, с оплачиваемыми актерами, со своим помещением, но каким точно он бы выглядел, я не представлял. Всегда вспоминаю время, когда делали спектакли во дворе, в нашем гараже. У нас был большой и дружный двор, многие дети участвовали в моих спектаклях. Помню, мы записывали голоса для спектакля «Три поросенка» и ребята бегали на мороз, чтобы потом правдиво записать голос замершего поросенка. Мы в гараж проводили свет, после спектакля ставили стол и пили чай с тортом. Однажды я сделал сервелат из папье-маше и прикрепил с краю настоящий кусочек. Мы разыгрывали призы, и одному досталась эта колбаса. Время тогда было еще такое, что ничего еще не было. Вот он как увидел, что выиграл, молча забрал и домой убежал. Что было дома, я уже не знаю (смеется).

Рабочее место

У меня была не такая жизнь, как у других инвалидов, которые всю жизнь проводят дома. Я дома вообще не сидел, все время куда-то ездил. Грех жаловаться. Но меня всегда мучил вопрос – почему я, что я сделал плохого? Но скорее всего я перешел черту, которую не следовало переходить, тогда с покойниками. Те ребята, которые со мной были тогда, все умерли, кто причастен был к тому поступку. И меня похоронили. Начальник партии позвонил мне, когда узнал, что я жив, он думал, меня увезли и похоронили, сказал, долго жить будешь. Вот и живу, за всех отдуваюсь (смеется).

Санжар Мади

Актер кино, режиссер.

Почему у нас не любят свое кино?

У нас не дают ему шансов. У нас менталитет потребителя и ожидание, что мы должны сделать что-то уже идеальное. Но есть противоречия. Когда ты сделал фильм и он достаточно хороший, ты выкладываешь его в сеть и начинаются комментарии типа: «почему копируете запад?», «почему не придумали свое?», «почему на этом языке?», «почему у него одежда женоподобная?». Но когда снимаешь оригинальный продукт, на языке той страны, где происходит событие и будет сам показ, начнутся обратные комментарии: «не могли сделать как у них?», «почему не стремитесь к ним?». Ты никогда никому не угодишь, особенно у нас. Ты априори уже снимаешь говно, потому что есть Marvel, DC, есть американские режиссеры, которые как минимум на 100 лет нас обогнали.

Но если ты покажешь, что все - ужасно, как есть на самом деле, то это будет не тот зритель, которого ты ждешь. В любом случае, на этапе создания фильма ты представляешь себе свою аудиторию. Сейчас кино это чисто бизнес, или же это артхаус, который увидит один процент в твоей стране и на фестивалях. Причем, чем чернее фильм, тем больше фестивалей, это любят там. Фильмы, которые показывают наши реалии, их никогда не покажут у нас в кинотеатрах. Ты вышел из этой реалии и идешь туда, где тебе показывают ужас, в которым ты живешь. А в тех же Каннах, где богатые французы выезжают из своего домика, едут на кабриолете в кинотеатр посмотреть как люди из третьего мира мучаются и нуждаются в чем-то, потом они садятся в свой кабриолет, едут на свою собственную яхту и за чашечкой ароматного кофе, они обсуждают этот фильм и говорят: «действительно, как же там плохо!».

Что нужно чтобы быть востребованным в кино?

Нет какой-то универсальной формулы, никто этого не знает. Нужно уметь продавать себя. Ты должен быть талантлив как человек искусства и хотя бы наполовину быть талантливым как бизнесмен. Почему говорят – помогайте талантам, бездарности пробьются сами? Надо уметь себя показать. Если грубо, то ты товар и ты себя продаешь. Конечно здесь еще другие условия. Например, быть в нужное время в нужном месте, это всегда так, второй шанс судьба тебе не даст. Почему вайнеры сейчас так популярны? У них по миллиону подписчиков, и они уже потихоньку приходят в кино, открывают свои закусочные, языковые школы, это бизнес. Они снимали на видео свои скетчи, анекдотичные истории, стали популярны в инстаграм и потом, когда снимают фильм, создатели понимают, что если возьмут на роль вайнера, у которого 2 миллиона подписчиков, не нужно будет вкладываться в рекламу. Люди пойдут посмотреть на своего любимого вайнера.

Сейчас уже нет актеров, на которых точно пойдут. Например, Шварценеггер, Сталлоне, Вандам они стопроцентно обеспечивали кассу. Если была их фотография на афише, люди пойдут в кино. Сейчас это кто? На Бреда Пита уже не пойдут так как раньше, потому что он интересен нашему поколению и старше, а в кино ходит в основном поколение 19-20 лет.

Ты должен быть универсалом, как и на любой работе сейчас, иначе не выживешь. Нужно быть популярным в социальных сетях, чтобы можно было экономить на рекламе, само собой должен быть хорошим актером и плюс ко всему быть известным. Но кино это еще лотерея.

Актер это профессия достойная мужчины, ведь там нужно продавать себя?

Я считаю, что нет такой профессии, которая недостойна мужчины, если она, конечно, не перечит уголовному кодексу. Да здесь есть элемент того, что ты продаешь себя, свой талант, но такое есть в любой профессии. Любой человек продает свой навык или себя. На ум пришел пример одного американца, который занимался вязанием. Он говорил, что все над ним смеялись, но его мама сказала ему, что если ты делаешь то, что ты любишь, ты будешь счастлив.

Какое у тебя было самое большое негативное переживание в жизни?

У меня было такое, но еще не настал момент, чтобы я мог говорить об этом. Такие переживания у меня периодически появляются. В моей жизни не все так просто. Мне ничего не доставалось просто так, все что я имею благодаря моему труду.

Переживания должны формировать актера?

Есть школы, где за основу берутся внутренние переживания, как школа Майзнера. Нужно найти в себе именно ту боль, которая подходит под персонаж и под ту сцену, в которой ты собираешься играть. Но я не очень люблю этот подход, не по отношению к себе, а по отношению к другим чтобы советовать, потому что это как с черной магией, если ты не умеешь ей пользоваться она может навредить. Если ты не умеешь пользоваться своими переживаниями, ты можешь раскровить эту рану, она может тебя съесть. Я видел таких людей, которые просто потом замыкались в себе. Но люди с самой большой внутренней болью внутри себя это комедианты. Чем больше смешит комедиант, тем больше рана. Если взять Джима Керри, то у него очень тяжелая судьба, начиная с его отца и т.д. Так же с советскими комедиантами, чем сильнее у них была рана, тем язвительнее и смешнее они выступали.

Назови три великих личности.

Я точно уверен, что это Да Винчи, принцесса Диана и, наверное, Ганди.

Если брать Да Винчи, то этот человек действительно изменил эпоху, оставил столько вопросов, что люди до сих пор не могут найти ответов. Человек, который опередил свое время на тысячу лет. Принцесса Диана, несмотря на свою красоту, положение в обществе оставалась человеком, она помогала людям. И Ганди это человек, посвятивший себя миру, я очень сильно его уважаю.

А в Казахстане есть такая личность?

Кунаев. Это тот человек, который сломал стереотип политика. Я смотрю на его портрет и вижу своего дедушку, то есть настолько харизматичный, как мне кажется, добрый, я его лично не знал. Но то впечатление, которое он производит, оно где-то на подсознании очень хорошо влияет на меня. Этот человек ратовал за свою страну, за тот участок страны, который ему тогда был вверен, где он успешно многое делал для своего народа.

Три вещи, которые тебя раздражают в нашей стране?

Боюсь, в три не уложимся. Но если три, то это мракобесие, коррупция, глупость непроходящая, неискоренимая. Сейчас как-то ярко стало появляться мракобесие среди определенных слоев населения, которые прикрываясь религией, делают абсолютно нелогичные вещи. Меня раздражает, когда человек идет утром в мечеть, потом вечером пить, курить, материться, при этом через каждое слово цитировать изречения из Корана. Я вижу это много, везде практически. Девушки прикрывают голову, при этом они с черной душой и мечтают выйти за человека побогаче. Они думают, что тем самым они показывают, какие они целомудренные. Я очень болезненно отношусь к справедливости.

Второе это коррупция. Все проблемы у нас исходят из этого. Любой взять институт власти или гражданский, будь то медицина, образование везде присутствует это слово. Что бы ты ни делал, ты когда-нибудь уткнешься в эту коррупцию. Даже когда ты вызовешь такси, тебя попытаются обмануть или взять у тебя больше, чем ты договаривался. Самое обидное и противное, что ты к этому привыкаешь, перестаешь реагировать, потому что себе дороже. Понимая, что ничего не сможешь сделать, ты ничего не будешь предпринимать, потому что тебя эта мясорубка может просто съесть.

И третье это неискоренимая глупость, потому что человек не хочет менять ничего, менять себя. Не хотим меняться потому что страшно, наверное. Это как с диагнозом, когда ты осознаешь, что у тебя есть определенная проблема, это уже шаг к тому чтобы измениться. Но ты не можешь самому себе признаться, что ты коррупционер. Я не коррупционер, я помогаю своей семье, мы выживаем, все так делают, жизнь такая – почему меня хотят арестовать? Ответственности нет. Никто не может себе признаться, что дает взятку, обманывает людей; никто себе в этом никогда не признается. Это как в игре, где ты должен дойти до определенного уровня и поменяться. Все говорят: «А почему он? А почему он?». Никто не говорит: «А почему я?». Они говорят «почему я?» только когда что-то плохое с ними происходит.

Деньги или слава?

Ты знаешь, это такие взаимозаменяющие понятия. Если у тебя есть деньги, ты можешь купить себе славу. Если у тебя есть слава, то это привлечет деньги. Я никогда не хотел быть знаменитым, я не хотел на этом выезжать, чтобы хайповать и т.д. Я всегда делал свою работу и порой даже делал её бесплатно. Но здесь другая правда - чем больше ты знаменит, тем больше тебе платят. Чем больше у меня будет почитателей, тем больше меня будут брать в кино, тем больше я буду зарабатывать, и тем больше ролей будет, которые мне интересны. Здесь нужно находить тонкую нить этого бизнеса, чтобы получать ту работу, которую ты хочешь, и зарабатывать достойные деньги.

Ты бы согласился работать в департаменте культуры?

Сейчас, думаю, нет. Я уже не смогу работать в офисе, поэтому я ушел из банка, где я проработал год. В таких заведениях нет свободы действия, ты всегда должен придерживаться регламента, каких-то вещей, которые тебе диктуют сверху. Ты руки, ты что-то делаешь, но ничего не можешь создать сам. Нужно стать как минимум человеком, который дает команды. Если быть таким человеком, то я согласен.

Есть какие-то вещи, которые ты хотел изменить в нашем обществе?

Во-первых, преобразить город, сделать его удобнее, привить людям вкус. Наверное, больше бы сохранил старый город и реконструировал бы его, как это сделали в той же Риге. Золотой квадрат это сердце Алматы. Я бы больше привлекал зарубежных исполнителей, как это делает Грузия. В Грузии был Linkin Park, у нас я не помню, чтобы кто-то из таких звезд прилетал.

Почему у нас снимают кино про женихов и невест?

Это настолько простая и выгодная тема, что не нужно заморачиваться, придумывать новый режиссерский ход, чтобы удивить зрителя. К сожалению, такие фильмы они только усугубляют вкус зрителя. Я могу сказать, что вкус просто деградирует. Изначально кино и театр, это тот механизм, который должен обучать чему-то, он должен наставлять, давать задуматься. Как раньше было, что в кино кто-то появился с новой прической, и тут же все хотели носить именно такие прически. Сейчас мы подстраиваемся под зрителя. Я делал статистику, какой жанр людям нравится. Большинство сказали, что это драма, мелодрама, комедия. Людям нужны переживания, история, чтобы она была жизненной. А комедия, потому что они любят посмеяться. Почему много комедий в стране? Возможно, потому что людям стало тяжелее жить, и они хотят расслабиться.

Ты часто жалеешь о чем-то?

У меня есть несколько моментов из прошлого, я бы отдал все, чтобы их изменить. Но я изучаю философию и там говорится, что лучше не жалеть о том, что ты не можешь изменить, это тебя съедает изнутри. Как только я за собой это замечаю, я говорю себе: «Нет, ничего не изменить». Давно читал книгу «Твое тело говорит «Люби себя!»», где говориться что, например, проблема с горлом в твоем организме от того, что ты что-то не сказал. Если внутри тебя что-то переполняет и тебе хочется высказаться, лучше сделать это, иначе оно останется внутри тебя и начнет жить своей жизнью. Если я хочу что-то сказать, я говорю, если я хочу что-то спросить, я спрашиваю.

Ты часто завидуешь?

Я искоренил в себе это чувство. Я понял, что всегда будет человек, который красивее тебя, успешнее тебя, умнее тебя. Я направляю эту энергию на то, чтобы стать лучше, чем этот человек, по крайней мере, пытаться. Если хочешь стать умнее, найди собеседника, умнее тебя. Я всегда пытаюсь найти человека, который в чем-то опережает меня и пытаюсь понять, как этого добился и что он делал. Пытаюсь изменить себя, быть лучше.

Казбек ВАЛИЕВ

Первый казах, покоривший Эверест в составе сборной СССР в 1982 году по сложному маршруту. Кандидат наук, мастер спорта, бизнесмен.

В чем смысл альпинизма?

Мотивов заниматься альпинизмом много. На первом этапе это любопытство, в каком-то смысле романтика. Когда человек молод, он хочет себя попробовать. Я сейчас замечаю, что среди молодых людей появляется больше тех, кто начинает интересоваться подобными философскими вопросами, звонят, говорят – хочу подняться на Хан-Тенгри. Посмотрят разные фильмы, тот же «Эверест», и спрашивают – а нафига это надо? По поводу - зачем это надо, это тоже сложный вопрос.

На первом этапе восхождения ты делаешь вслепую. Тебя ведет опытный инструктор, мы специально обучаем людей для этого. Ты терпишь все лишения, а начинаешь открывать для себя спортивный альпинизм, когда стал уже квалифицированным альпинистом. Это уже после того, как тебя обучили, и ты сам начал потихоньку ходить, потом с напарниками, с такого же уровня ребятами. Здесь уже никто за тебя не несет ответственность, кроме себя самого. Серьезный альпинизм начинается, когда человек начинает соизмерять свои возможности с планами – перед тем как подняться, нужно понять маршрут, по которому он взойдет.

Туристы, любители гор, они все приезжают в горы, чтобы насладиться красотой. А горы – это стихия, очень богатая и необычная стихия. Я считаю, что это, наверное, самая красивая стихия. Да море тоже красивое, тоже опасное, но есть пляжный отдых у моря, и есть яхтинг где-нибудь у мыса Доброй надежды – это совершенно разные вещи. Но все-равно море уступает горам. Горы – это бесконечное разнообразие форм. На формы накладываются климатические условия. Горы бывают, например, ледниковые или чисто скальные, или зеленые. У нас в Тянь-Шане есть ледники и леса, а в Патагонии, там в ледниках уже скальные склоны. Крымские тоже очень интересные, хотя невысокие и им до Эвереста несколько километров. И третье это свет, который создает уже огромное разнообразие цветов и красок, от голубого на рассвете, до оранжевого на закате. Когда человек попадает в эти условия, он прибывает под таким впечатлением, просто не может переварить это все.

Я руковожу туристической фирмой, и мы возим людей в горы – от профессионалов до новичков, и туристов просто сфотографировать горы. Я смотрю на их реакцию – они возвращаются оттуда немного подавленные. Даже профессиональные альпинисты, которые долго пробыли в экспедиции, когда прилетают на альпийские луга, жайляу, они и этому радуются как дети. Вот контраст между пребыванием в ледниковой зоне и возвращением в нормальную жизнь, в эти моменты человек испытывает счастливые моменты жизни.

Здесь есть и эмоции, и внешние условия, когда обгорает нос из-за высокого ультрафиолета, и вот в этом всем ты делаешь восхождение, испытываешь себя. И если это делать с друзьями, с напарниками, то ты потом ждешь этого момента целый год. Каждый раз по-новому. В этом году с друзьями поехал на пик Победы, в следующем поехал на пик Ленина в Памир. Человек испытывает счастье, находясь там с друзьями, совершая восхождение.

Профессиональный альпинизм – это аналитическая работа, когда ты смотришь материалы разные, видео, отчеты, соизмеряешь свои силы и силы команды. Ты готовишься к приключению, когда сам себя ставишь в критические условия, выбрав по любви горы как девушку. Хемингуэй сказал: «Альпинизм – это спорт, остальное игра».

Насколько я знаю, в СССР не было профессионального спорта, людям в любом случае нужно было числиться на какой-то работе, где они получали деньги. Как это происходило у вас?

На самом деле, это заблуждение, что в Советском Союзе не было профессионального спорта. В стране, например, был клуб – Центральный Спортивный Клуб Армии (ЦСКА), он финансировался министерством обороны. Все профессиональные спортсмены, входившие в сборную, имели воинские звания и получали не как спортсмены, а как прапорщики, лейтенанты в разных должностях. А я никогда не был профессиональным спортсменом, потому что у нас не было этой системы.

Альпинизмом занимались в основном профсоюзы, они устраивали лагеря с обучением, куда ты мог купить путевку за 30 рублей, половину студенческой стипендии. Тебя там кормили, обучали, потом давали направление на другие альплагеря, если ты заслужил.

В 69-м году я поступил в Политехнический институт. Там постоянно висели объявления о приеме в спортивные секции. Среди них было объявление о наборе в секцию альпинизма, там еще была картинка красивая. Я обратил внимание. До этого я уже занимался спортом, футболом борьбой немного, тем более посмотрел фильм «Вертикаль» с Высоцким. Занятия проходили в школе №113, это моя школа, ее из окна видно. Я заинтересовался, пришел, думал, там будут дядьки суровые и бородатые, а там оказалась очень дружелюбная и молодежная атмосфера, где новичок мог заниматься вместе с перворазрядником. В футболе перворазрядник был бог и царь, к нему новички близко не подходили, а здесь все равны, меня это подкупило. Так я начал заниматься альпинизмом на протяжении всех 5 курсов, окончил институт с красным дипломом, в связи с чем, у меня была возможность выбрать место работы, потому что моих однокурсников отправляли кого в Уральск, кого в Петропавловск.

Альпинизм мне помог с красным дипломом. Зимой раньше делали сборы, где можно было повысить свою квалификацию. Начало этих сборов приходилось на конец сессии, поэтому мы старались сделать все курсовые и задания раньше времени, сдать зачет и экзамены раньше. Мы реально потяжелой учились, чтобы было больше свободного времени для альпинизма. Это дало возможность мне после института выйти уже с семитысячниками за спиной, а мой друг Валера Хрищатый закончил «Нархоз» на год позже, он брал академотпуск, чтобы делать восхождения.

На работе я уже вынужден был брать по 2 месяца отпуск, чтобы делать высотные восхождения. В этом плане было преимущество у альпинистов из ЦСКА, они имели доступ круглосуточно к тренировкам и у них были все условия. Но потом, в итоге мы были не просто в команде ЦСКА, мы ей руководили. В 26 лет я был квалифицированным инженером, младшим лейтенантом (после военной кафедры) и мастером спорта. Когда в Москве выписывали приказ на мастера, они говорили - рановато что-то в 26 лет. Альпинизм – это возрастной вид спорта. С командой ЦСКА мы штурмовали пик Россия, где была отвесная скала более двух километров, ее нужно было проходить несколько суток, мы стали чемпионами СССР в высотном классе. И вот в этой команде были мы, инженеры, и профессиональные спортсмены. Иными словами мы несколько лет совмещали работу и альпинизм и жили в таком сумасшедшем режиме.

В 1980-м году мы проходим южным маршрутом на пик Коммунизма, самую высокую гору СССР, почти 7500 метров, стена была 2,5 км. Мы лезли эту стену 11 ночевок, из которых 9 было сидячих ночевок на скале. Это мировой класс восхождения. У нас было преимущество, мы делали это командой, это было непередаваемо пройти самую тяжелую гору по самому тяжелому маршруту, где мы стали вновь чемпионами СССР, а маршрут назвали моим именем, как руководителя команды.

В это время пришло приглашение на отбор в команду для штурма Эвереста. Всю нашу команду пригласили, а мы в это время лезем стену. Вернулись сильно уставшие, отдав все силы, когда ночевали на скалах с дневной нормой питания 350-400 грамм на человека. Столько брали с собой, потому что каждый грамм это жизнь, все рассчитывается по граммам. Плюс всегда рассчитываешь НЗ на двое суток, чай, сухари. На высоте температура закипания 78 градусов, поэтому брали с собой полуфабрикаты. Несли с собой газовую горелку, нарубишь лед и делаешь чай. Тушенку сами делали для себя, консервировали. Рацион был известен точно до грамма, обеденный перекус весил 105 грамм. Не 104 и не 106. Туда входили 2 кусочка сахара, курага, 2 ломтика колбасы, сухарик и т.д. Стена, люди висят в воздухе – какая, нахрен, жратва?

Тогда мне было 28 лет, и в этих условиях я был капитаном, руководил друзьями. В команду на Эверест попало 5 человек с нашей команды, попали бы все, но это дело уже политическое. Брежнев держал на контроле восхождение, поэтому нужно, чтобы в команде были и русский, и казах, и грузин, и еще еврей. После наших испытаний со стенами пика России и Коммунизма, мы увидели Эверест и подумали – ну, с наружи, кажется, ничего там такого нет. Так при восхождении особых трудностей не было, конечно были и погодный и высотный факторы. Половина стены заканчивается на высоте пика Коммунизма, на котором я 11 раз был, поэтому 7500 для меня было нормально, а что выше я уже не знал. Хотя на обследовании в барокамере нас проверяли и поднимали до 10 000 метров. После этого, когда нам сказали на Эверест, по стене – да фиг с ним, так даже интереснее! Гималаи для любого альпиниста это мечта! Мы же когда приехали в Луклу, смотрели на нашем привычном уровне и взглядом упирались в живот горы. Горы там реально были выше на полтора, два километра – это вызов для альпиниста.

Какие два самых страшных момента в вашей карьере, один при восхождении на Эверест, другой вообще за все восхождения.

Честно говоря, был такой случай. Это случилось, когда мы только становились как серьезные альпинисты, проходили маршрут категории 5, это мастерская категория. Категория 1Б это категория, если сравнивать с боксом, легкая, а высотный класс это супертяжелый вес, если ты там пропустил удар, то мозги обратно уже не встанут. Мы приехали в Киргизию, основная группа восходила на пик Свободной Кореи, там уже были серьезные мужики, а мы шли на другую гору. Перед этим на зимних сборах я дважды срывался, причем, серьезно, могло все трагически закончиться. Один раз я сорвался - меня спасла веревка, которая зацепилась за камень. Привязана она была к Валере, сорвавшись, я скатился к расщелине и провалился вниз, и мог утащить напарника за собой. Повис на веревке, сборку стена льда, надо мной метров 25, рюкзак за спиной – я давай ледорубом ступеньки делать, потом показались ребята, вытащили.

Ошибка была элементарной. Под снегом был лед, я его не увидел, наступил, улетел. На следующий день мы пошли с напарником веревки вешать, пока остальные готовили обед. Напарник веревку не закрепил, думал, что я ее не нагружу. Схватился, а один конец не закреплен и я маятником полетел вдоль скалы, чуть не убился. Потом все сравнялось, были другие восхождения, а маршрут 5Б это, своего рода, экзамен. Те два срыва остались у меня в подсознании, и перед восхождением у меня начался мандраж. Мне было очень страшно. Наутро я решил, что если я не пойду, то можно забыть про альпинизм. В итоге я встал утром, полез маршрут первым, все было прекрасно, и с тех пор страх прошел.

На Эвересте страха не было, был страшный азарт, ведь ни у кого не было опыта подниматься выше 7500 метров. Когда мы вышли на штурм с Валерой, начался ураган. Подобный ураган погубил экспедицию, о которой снят фильм Эверест. Этот ураган начался ночью и продолжился еще весь день, мы в этот ураган пытались сделать восхождение. Потому что на высоте 8500 зона смерти и человек постепенно умирает, все биологические процессы останавливаются постепенно. Из-за недостатка кислорода, начинает постепенно отмирать мозг, организм травится азотом. Замедленная реакция, постоянные головные боли – это горная болезнь. Нам до вершины оставалось 300 метров. Сейчас все экспедиции с 8000 начинают восхождение в час ночи, всю ночь они ползут, чтобы к утру добраться до вершины, потом при свете спускаться. Но это маршрут 1954 года, а у нас был новый маршрут. По старому маршруту сначала идут на вершину сбоку от Эвереста, потом по гребню, соединяющему пики (траверс). Этот путь более пологий, наш был практически вертикальным.

На высоте каждые 100 метров - это потеря сил. Есть два баллона кислорода, на штурм и спуск. Ночью при урагане сильно замерзли, но утром попытались пойти. Реакция и мышление там замедляется, но мы сообразили, что лучше переждать. Мы залезли в палатки, начали отогреваться, но я решил, что пойдем в любом случае в час дня, в три, в пять вечера – пойдем. Уверенность была, что мы порвем всё. Но долго ждать нельзя, кислорода только на 10 часов, и простое пребывание на высоте тебя изматывает как тяжелая работа. Вышли мы в 5 часов вечера. Зашли уже в 2 часа ночи, по пути немного сбились с маршрута, первым шел Валера. Почему в этот день он пошел первым, я до сих пор не знаю.

Кислород у нас был в титановых баллонах, объемом 3 литра и давлением 220 атмосфер. При подаче 1,5 литра в минуту его хватает на 5-6 часов работы. В маске кислород смешивается с воздухом, и ты дышишь обогащенным воздухом. Запаса кислорода у нас было на 10 часов, мы ходили 15 часов.

Здесь страшный момент был не в том, что я боялся, а в том, что я был бессилен преодолеть этот ураган, от беспомощности была злоба. Но в итоге мы это сделали.

Что вы чувствовали на вершине?

Конечно, огромное удовлетворение, что дошел, добился этой вершины. Не то, что мы там прыгали от счастья, мы были просто рады, что сделали это, тем более вместе с Валеркой, с которым мы 10 лет ходили в связке. Это был ближайший друг не просто по спорту - по жизни мы семьями дружили. По духу мы были близки, как братья, может даже ближе чем братья. Встретились мы с ним на сборах, когда я от Политеха ходил, он от КазГУ. У нас всегда были одни парни, а казгушных вели на соседнюю гору - там 5 девочек и один мальчик, мы над ними смеялись все время. И вот один казгушник оказался заметным, потому что после пяти восхождений много отсеялось людей, остались три инструктора и мы с Валерой, естественный отбор произошел. И так мы с ним шли и по жизни, и по спорту вдвоем, пока он не погиб при восхождении на Хан-Тенгри в 1993.

Когда вы покорили Эверест, вам было 30. Скажите, о чем вы тогда думали, переживали, мечтали?

На момент Восхождения мне было 29 лет, это было 7-8 мая, 30 лет мне исполнилось 5 июля. Трудно сказать, о чем мечтали, думали. Мы жили, старались успеть во всех направлениях и в увлечении, и спорте, и в работе. О деньгах особо не думали, потому что все примерно равны были. Сейчас в профессиональный спорт молодежь не идет, они думают – зачем им это нужно? При этом смотрят на транши игроков спортивных футбольных клубов, где суммы в миллионы долларов. Каждый молодой парень мечтает о миллионе, это нормально. Я в то время работал в институте сейсмологии, проводил разные интересные исследования, мне это нравилось. Про деньги особо мы не задумывались, потому что даже если они были - их трудно было потратить, тогда мало что было. Так же, в общем, жили, общались, дружили.

В альпинизме настоящая дружба?

Настоящая дружба была, я очень этим горжусь, что у меня были такие друзья. С Валерой мы совершенно близкие люди были. Еще были ребята, которых я потерял. В 1990м году была большая трагедия, во время экспедиции на пик Манаслу (8156м), где я был руководителем. Тогда были первые казахские экспедиции в Гималаях. Это была совместная с итальянцами экспедиция. Мы сначала приглашали их на Хан-Тенгри, организовывали, помогали, они нам в ответ делали экспедицию в Гималаи. Мы лезли всемером по стене, прошли крутые куски ледопада, вышли под скальную стену в районе 7000 метров. Стена была очень крутая, 400 метров, мы на такие стены были заточены. Ребята с утра вышли обрабатывать маршрут. Метров двести они набрали по высоте и верхний сорвался, остальных всех сбил, крючья вылетели и они разбились. Упали от нас в ста метрах. Среди них было два моих близких друга, они разбились у меня на глазах. Там их захоронили, потом спустились. Это был третий самый ужасный момент.

Вы чувствовали ответственность за это?

Конечно, я тогда был руководителем экспедиции, вице-президентом федерации альпинизма. После этой страшной трагедии я сказал себе, что завязал с альпинизмом.

Какое отношение у альпиниста к смерти? Когда ты идешь, а смерть идет следом.

Это и есть альпинизм, это опасно, адреналин. Когда ты спускаешься и все бытовые какие-то моменты, когда, например, жена пилит, тебе кажутся такой мелочью. Ты приезжаешь в жизнь, а здесь кайф, всё кайф. Страх перед смертью конечно есть. Когда первым лезешь, адреналина хоть отбавляй, а большую часть маршрутов я лез первым. На южной стене пика Коммунизма мы проходили 85 веревок, одна веревка это 40 метров. Нужно понимать, что если ты забил крюк и поднялся на 3 метра выше, то лететь вниз тебе не три метра, а шесть, потому что три метра только до крюка. Веревка выдерживает 900 кг нагрузки, то есть если при весе 90 кг. ты падаешь 10 метров, то веревка не выдерживает. Поэтому, кто идет первым он смотрит наперед, куда ступить, где передохнуть, куда забить крюк. Смотрит на 5-6 метров вперед и идет без рюкзака, остальные уже идут за ним, используя веревку как перила и неся груз за двоих. Так я пролез 55 веревок из 85, это примерно 2,2 километра по высоте. Но срыв он заложен в работу и он должен быть отработан профессионально.

Эверест называют высокогорным кладбищем, потому что люди в большом количестве приезжают со всего света на Эверест, платят 60 000 долларов и любой ценой пытаются взойти, даже если им на пути попадается нуждающийся в помощи альпинист.

Альпинизм сейчас превратился в бизнес. Я зарабатываю часть своих денег на пике Хан-Тенгри. Я подготавливаю для них маршрут, гидов, клиенты лезут на гору сами или с инструкторами. Когда в 82м году мы восходили на Эверест, там было 100 человек восходителей до нас с 1953 года, т.е. несколько человек в год. На каждые два восходителя был один покойник. На сегодня на Эверест взошло 3500 человек. Народу много, и на самых сложных участках просто пробки собираются. Большинство экспедиций - коммерческие, организовывают восхождение как наша компания. В 1996 году прозвучал первый звонок, когда погибло много людей, в том числе руководители фирм, клиенты. А как запретить? Все должны в сборную вступать? Человек готовиться, занимается для такого восхождения. К примеру, Ясуко Намба, замерзшая на гребне горы, была примерно кандидатом мастера спорта. Они все были альпинистами, может не суперкласса, но альпинисты с опытом. Они могут быть учителями, инженерами, но с опытом восхождения, и если есть деньги - едут в отпуск штурмовать Эверест, это нормально. Такое количество смертей – это статистика, при большем количестве альпинистов будет больше смертей.

Из-за огромного количества людей, порядка там становится меньше. Шерпы не успевают всех спасти. Все идут на кислороде с 7900 метров, который рассчитан по минуте. Если он видит загибающегося восходителя, то идет дальше, думая, что его спасут другие. Тем более он не знает кто там, и на этой высоте оказать помощь практически невозможно, человек слишком тяжелый. Для этого нужно спускаться, забивать крюки, рисковать своей жизнью, чтобы его вытащить. На ровном месте потащить человека сложно, а тут на высоте 8 километров нужно его поднять на маршрут, потом спустить в лагерь.

Есть инструкции в таких ситуациях?

Нет такого, есть порядочность, когда человек отказывается от своего восхождения, спасает другого. Но там же не тротуар у дороги, это маршрут пятой категории со сложными спасательными работами. Эту работу некому делать, даже шерпы могут не согласиться идти спасать. На такой огромной высоте каждый сам за себя.

Для каждого альпиниста – Эверест это сверхцель, как олимпийские игры для спортсменов. Есть люди, которые ходят туда как на работу, как шерп Аппа Тенцинг побывал 22 раза, он так зарабатывает деньги.

Вы водите экспедиции на Хан-Тенгри, как это происходит?

Для экспедиций мы подготовили там инфраструктуру, лагери, перила, связь, баня даже есть. Каждый раз мы прокладываем новые веревки. У каждого мы запрашиваем альпинистский опыт. Но есть, те, кто хочет без разряда пойти, особенно местные ребята. Тогда мы отправляем в альплагерь, чтобы он приобрел навыки. Это нужно, чтобы я его живого обратно привез. Но в контракте написано, что травмы и жизнь это его ответственность. Заходит только половина, их вполне можно понять. Они сюда не умирать приехали, они в отпуск приехали.

Сколько стоит восхождение на Хан-Тенгри?

Порядка 2000 долларов. Это не так дорого, потому что у нас есть конкуренты киргизы. Приходится в конкурентной среде работать.

Что для вас успех?

Для любого человека успех это достижение целей. Например, я по своей основной специальности геофизике я дожал диссертацию. Это было уже после Эвереста в 1986м году, в Новосибирске. Моим оппонентом был московский профессор Гриднев, доктор технических наук, великолепный специалист. Я защищал в докторском совете, потому что по моей теме не было кандидатского совета. Там было 11 докторов наук и один член корреспондент АН СССР, топовый ученый по гравиметрии. Да, к этому времени я состоялся как альпинист, но мне нужно было состояться и как специалист. Сердце на тот момент у меня было натренировано так, что в покое у меня был пульс 35 ударов в минуту. Я сижу за столиком, у меня стресс. Я понимаю, что это тебе не на гору лезть, здесь нужно доказывать умный ты или дурак (смеется). В итоге я получил степень кандидата наук. Это был успех. Для этого я пахал три года, объехал почти весь союз, чтобы собрать отзывы и данные. Нужно было довести до конца эксперименты. Это я считаю одним из самых успешных моментов моей жизни и горжусь этим.