Первый казах, покоривший Эверест в составе сборной СССР в 1982 году по сложному маршруту. Кандидат наук, мастер спорта, бизнесмен.
В чем смысл альпинизма?
Мотивов заниматься альпинизмом много. На первом этапе это любопытство, в каком-то смысле романтика. Когда человек молод, он хочет себя попробовать. Я сейчас замечаю, что среди молодых людей появляется больше тех, кто начинает интересоваться подобными философскими вопросами, звонят, говорят – хочу подняться на Хан-Тенгри. Посмотрят разные фильмы, тот же «Эверест», и спрашивают – а нафига это надо? По поводу - зачем это надо, это тоже сложный вопрос.
На первом этапе восхождения ты делаешь вслепую. Тебя ведет опытный инструктор, мы специально обучаем людей для этого. Ты терпишь все лишения, а начинаешь открывать для себя спортивный альпинизм, когда стал уже квалифицированным альпинистом. Это уже после того, как тебя обучили, и ты сам начал потихоньку ходить, потом с напарниками, с такого же уровня ребятами. Здесь уже никто за тебя не несет ответственность, кроме себя самого. Серьезный альпинизм начинается, когда человек начинает соизмерять свои возможности с планами – перед тем как подняться, нужно понять маршрут, по которому он взойдет.
Туристы, любители гор, они все приезжают в горы, чтобы насладиться красотой. А горы – это стихия, очень богатая и необычная стихия. Я считаю, что это, наверное, самая красивая стихия. Да море тоже красивое, тоже опасное, но есть пляжный отдых у моря, и есть яхтинг где-нибудь у мыса Доброй надежды – это совершенно разные вещи. Но все-равно море уступает горам. Горы – это бесконечное разнообразие форм. На формы накладываются климатические условия. Горы бывают, например, ледниковые или чисто скальные, или зеленые. У нас в Тянь-Шане есть ледники и леса, а в Патагонии, там в ледниках уже скальные склоны. Крымские тоже очень интересные, хотя невысокие и им до Эвереста несколько километров. И третье это свет, который создает уже огромное разнообразие цветов и красок, от голубого на рассвете, до оранжевого на закате. Когда человек попадает в эти условия, он прибывает под таким впечатлением, просто не может переварить это все.
Я руковожу туристической фирмой, и мы возим людей в горы – от профессионалов до новичков, и туристов просто сфотографировать горы. Я смотрю на их реакцию – они возвращаются оттуда немного подавленные. Даже профессиональные альпинисты, которые долго пробыли в экспедиции, когда прилетают на альпийские луга, жайляу, они и этому радуются как дети. Вот контраст между пребыванием в ледниковой зоне и возвращением в нормальную жизнь, в эти моменты человек испытывает счастливые моменты жизни.
Здесь есть и эмоции, и внешние условия, когда обгорает нос из-за высокого ультрафиолета, и вот в этом всем ты делаешь восхождение, испытываешь себя. И если это делать с друзьями, с напарниками, то ты потом ждешь этого момента целый год. Каждый раз по-новому. В этом году с друзьями поехал на пик Победы, в следующем поехал на пик Ленина в Памир. Человек испытывает счастье, находясь там с друзьями, совершая восхождение.
Профессиональный альпинизм – это аналитическая работа, когда ты смотришь материалы разные, видео, отчеты, соизмеряешь свои силы и силы команды. Ты готовишься к приключению, когда сам себя ставишь в критические условия, выбрав по любви горы как девушку. Хемингуэй сказал: «Альпинизм – это спорт, остальное игра».
Насколько я знаю, в СССР не было профессионального спорта, людям в любом случае нужно было числиться на какой-то работе, где они получали деньги. Как это происходило у вас?
На самом деле, это заблуждение, что в Советском Союзе не было профессионального спорта. В стране, например, был клуб – Центральный Спортивный Клуб Армии (ЦСКА), он финансировался министерством обороны. Все профессиональные спортсмены, входившие в сборную, имели воинские звания и получали не как спортсмены, а как прапорщики, лейтенанты в разных должностях. А я никогда не был профессиональным спортсменом, потому что у нас не было этой системы.
Альпинизмом занимались в основном профсоюзы, они устраивали лагеря с обучением, куда ты мог купить путевку за 30 рублей, половину студенческой стипендии. Тебя там кормили, обучали, потом давали направление на другие альплагеря, если ты заслужил.
В 69-м году я поступил в Политехнический институт. Там постоянно висели объявления о приеме в спортивные секции. Среди них было объявление о наборе в секцию альпинизма, там еще была картинка красивая. Я обратил внимание. До этого я уже занимался спортом, футболом борьбой немного, тем более посмотрел фильм «Вертикаль» с Высоцким. Занятия проходили в школе №113, это моя школа, ее из окна видно. Я заинтересовался, пришел, думал, там будут дядьки суровые и бородатые, а там оказалась очень дружелюбная и молодежная атмосфера, где новичок мог заниматься вместе с перворазрядником. В футболе перворазрядник был бог и царь, к нему новички близко не подходили, а здесь все равны, меня это подкупило. Так я начал заниматься альпинизмом на протяжении всех 5 курсов, окончил институт с красным дипломом, в связи с чем, у меня была возможность выбрать место работы, потому что моих однокурсников отправляли кого в Уральск, кого в Петропавловск.
Альпинизм мне помог с красным дипломом. Зимой раньше делали сборы, где можно было повысить свою квалификацию. Начало этих сборов приходилось на конец сессии, поэтому мы старались сделать все курсовые и задания раньше времени, сдать зачет и экзамены раньше. Мы реально потяжелой учились, чтобы было больше свободного времени для альпинизма. Это дало возможность мне после института выйти уже с семитысячниками за спиной, а мой друг Валера Хрищатый закончил «Нархоз» на год позже, он брал академотпуск, чтобы делать восхождения.
На работе я уже вынужден был брать по 2 месяца отпуск, чтобы делать высотные восхождения. В этом плане было преимущество у альпинистов из ЦСКА, они имели доступ круглосуточно к тренировкам и у них были все условия. Но потом, в итоге мы были не просто в команде ЦСКА, мы ей руководили. В 26 лет я был квалифицированным инженером, младшим лейтенантом (после военной кафедры) и мастером спорта. Когда в Москве выписывали приказ на мастера, они говорили - рановато что-то в 26 лет. Альпинизм – это возрастной вид спорта. С командой ЦСКА мы штурмовали пик Россия, где была отвесная скала более двух километров, ее нужно было проходить несколько суток, мы стали чемпионами СССР в высотном классе. И вот в этой команде были мы, инженеры, и профессиональные спортсмены. Иными словами мы несколько лет совмещали работу и альпинизм и жили в таком сумасшедшем режиме.
В 1980-м году мы проходим южным маршрутом на пик Коммунизма, самую высокую гору СССР, почти 7500 метров, стена была 2,5 км. Мы лезли эту стену 11 ночевок, из которых 9 было сидячих ночевок на скале. Это мировой класс восхождения. У нас было преимущество, мы делали это командой, это было непередаваемо пройти самую тяжелую гору по самому тяжелому маршруту, где мы стали вновь чемпионами СССР, а маршрут назвали моим именем, как руководителя команды.
В это время пришло приглашение на отбор в команду для штурма Эвереста. Всю нашу команду пригласили, а мы в это время лезем стену. Вернулись сильно уставшие, отдав все силы, когда ночевали на скалах с дневной нормой питания 350-400 грамм на человека. Столько брали с собой, потому что каждый грамм это жизнь, все рассчитывается по граммам. Плюс всегда рассчитываешь НЗ на двое суток, чай, сухари. На высоте температура закипания 78 градусов, поэтому брали с собой полуфабрикаты. Несли с собой газовую горелку, нарубишь лед и делаешь чай. Тушенку сами делали для себя, консервировали. Рацион был известен точно до грамма, обеденный перекус весил 105 грамм. Не 104 и не 106. Туда входили 2 кусочка сахара, курага, 2 ломтика колбасы, сухарик и т.д. Стена, люди висят в воздухе – какая, нахрен, жратва?
Тогда мне было 28 лет, и в этих условиях я был капитаном, руководил друзьями. В команду на Эверест попало 5 человек с нашей команды, попали бы все, но это дело уже политическое. Брежнев держал на контроле восхождение, поэтому нужно, чтобы в команде были и русский, и казах, и грузин, и еще еврей. После наших испытаний со стенами пика России и Коммунизма, мы увидели Эверест и подумали – ну, с наружи, кажется, ничего там такого нет. Так при восхождении особых трудностей не было, конечно были и погодный и высотный факторы. Половина стены заканчивается на высоте пика Коммунизма, на котором я 11 раз был, поэтому 7500 для меня было нормально, а что выше я уже не знал. Хотя на обследовании в барокамере нас проверяли и поднимали до 10 000 метров. После этого, когда нам сказали на Эверест, по стене – да фиг с ним, так даже интереснее! Гималаи для любого альпиниста это мечта! Мы же когда приехали в Луклу, смотрели на нашем привычном уровне и взглядом упирались в живот горы. Горы там реально были выше на полтора, два километра – это вызов для альпиниста.
Какие два самых страшных момента в вашей карьере, один при восхождении на Эверест, другой вообще за все восхождения.
Честно говоря, был такой случай. Это случилось, когда мы только становились как серьезные альпинисты, проходили маршрут категории 5, это мастерская категория. Категория 1Б это категория, если сравнивать с боксом, легкая, а высотный класс это супертяжелый вес, если ты там пропустил удар, то мозги обратно уже не встанут. Мы приехали в Киргизию, основная группа восходила на пик Свободной Кореи, там уже были серьезные мужики, а мы шли на другую гору. Перед этим на зимних сборах я дважды срывался, причем, серьезно, могло все трагически закончиться. Один раз я сорвался - меня спасла веревка, которая зацепилась за камень. Привязана она была к Валере, сорвавшись, я скатился к расщелине и провалился вниз, и мог утащить напарника за собой. Повис на веревке, сборку стена льда, надо мной метров 25, рюкзак за спиной – я давай ледорубом ступеньки делать, потом показались ребята, вытащили.
Ошибка была элементарной. Под снегом был лед, я его не увидел, наступил, улетел. На следующий день мы пошли с напарником веревки вешать, пока остальные готовили обед. Напарник веревку не закрепил, думал, что я ее не нагружу. Схватился, а один конец не закреплен и я маятником полетел вдоль скалы, чуть не убился. Потом все сравнялось, были другие восхождения, а маршрут 5Б это, своего рода, экзамен. Те два срыва остались у меня в подсознании, и перед восхождением у меня начался мандраж. Мне было очень страшно. Наутро я решил, что если я не пойду, то можно забыть про альпинизм. В итоге я встал утром, полез маршрут первым, все было прекрасно, и с тех пор страх прошел.
На Эвересте страха не было, был страшный азарт, ведь ни у кого не было опыта подниматься выше 7500 метров. Когда мы вышли на штурм с Валерой, начался ураган. Подобный ураган погубил экспедицию, о которой снят фильм Эверест. Этот ураган начался ночью и продолжился еще весь день, мы в этот ураган пытались сделать восхождение. Потому что на высоте 8500 зона смерти и человек постепенно умирает, все биологические процессы останавливаются постепенно. Из-за недостатка кислорода, начинает постепенно отмирать мозг, организм травится азотом. Замедленная реакция, постоянные головные боли – это горная болезнь. Нам до вершины оставалось 300 метров. Сейчас все экспедиции с 8000 начинают восхождение в час ночи, всю ночь они ползут, чтобы к утру добраться до вершины, потом при свете спускаться. Но это маршрут 1954 года, а у нас был новый маршрут. По старому маршруту сначала идут на вершину сбоку от Эвереста, потом по гребню, соединяющему пики (траверс). Этот путь более пологий, наш был практически вертикальным.
На высоте каждые 100 метров - это потеря сил. Есть два баллона кислорода, на штурм и спуск. Ночью при урагане сильно замерзли, но утром попытались пойти. Реакция и мышление там замедляется, но мы сообразили, что лучше переждать. Мы залезли в палатки, начали отогреваться, но я решил, что пойдем в любом случае в час дня, в три, в пять вечера – пойдем. Уверенность была, что мы порвем всё. Но долго ждать нельзя, кислорода только на 10 часов, и простое пребывание на высоте тебя изматывает как тяжелая работа. Вышли мы в 5 часов вечера. Зашли уже в 2 часа ночи, по пути немного сбились с маршрута, первым шел Валера. Почему в этот день он пошел первым, я до сих пор не знаю.
Кислород у нас был в титановых баллонах, объемом 3 литра и давлением 220 атмосфер. При подаче 1,5 литра в минуту его хватает на 5-6 часов работы. В маске кислород смешивается с воздухом, и ты дышишь обогащенным воздухом. Запаса кислорода у нас было на 10 часов, мы ходили 15 часов.
Здесь страшный момент был не в том, что я боялся, а в том, что я был бессилен преодолеть этот ураган, от беспомощности была злоба. Но в итоге мы это сделали.
Что вы чувствовали на вершине?
Конечно, огромное удовлетворение, что дошел, добился этой вершины. Не то, что мы там прыгали от счастья, мы были просто рады, что сделали это, тем более вместе с Валеркой, с которым мы 10 лет ходили в связке. Это был ближайший друг не просто по спорту - по жизни мы семьями дружили. По духу мы были близки, как братья, может даже ближе чем братья. Встретились мы с ним на сборах, когда я от Политеха ходил, он от КазГУ. У нас всегда были одни парни, а казгушных вели на соседнюю гору - там 5 девочек и один мальчик, мы над ними смеялись все время. И вот один казгушник оказался заметным, потому что после пяти восхождений много отсеялось людей, остались три инструктора и мы с Валерой, естественный отбор произошел. И так мы с ним шли и по жизни, и по спорту вдвоем, пока он не погиб при восхождении на Хан-Тенгри в 1993.
Когда вы покорили Эверест, вам было 30. Скажите, о чем вы тогда думали, переживали, мечтали?
На момент Восхождения мне было 29 лет, это было 7-8 мая, 30 лет мне исполнилось 5 июля. Трудно сказать, о чем мечтали, думали. Мы жили, старались успеть во всех направлениях и в увлечении, и спорте, и в работе. О деньгах особо не думали, потому что все примерно равны были. Сейчас в профессиональный спорт молодежь не идет, они думают – зачем им это нужно? При этом смотрят на транши игроков спортивных футбольных клубов, где суммы в миллионы долларов. Каждый молодой парень мечтает о миллионе, это нормально. Я в то время работал в институте сейсмологии, проводил разные интересные исследования, мне это нравилось. Про деньги особо мы не задумывались, потому что даже если они были - их трудно было потратить, тогда мало что было. Так же, в общем, жили, общались, дружили.
В альпинизме настоящая дружба?
Настоящая дружба была, я очень этим горжусь, что у меня были такие друзья. С Валерой мы совершенно близкие люди были. Еще были ребята, которых я потерял. В 1990м году была большая трагедия, во время экспедиции на пик Манаслу (8156м), где я был руководителем. Тогда были первые казахские экспедиции в Гималаях. Это была совместная с итальянцами экспедиция. Мы сначала приглашали их на Хан-Тенгри, организовывали, помогали, они нам в ответ делали экспедицию в Гималаи. Мы лезли всемером по стене, прошли крутые куски ледопада, вышли под скальную стену в районе 7000 метров. Стена была очень крутая, 400 метров, мы на такие стены были заточены. Ребята с утра вышли обрабатывать маршрут. Метров двести они набрали по высоте и верхний сорвался, остальных всех сбил, крючья вылетели и они разбились. Упали от нас в ста метрах. Среди них было два моих близких друга, они разбились у меня на глазах. Там их захоронили, потом спустились. Это был третий самый ужасный момент.
Вы чувствовали ответственность за это?
Конечно, я тогда был руководителем экспедиции, вице-президентом федерации альпинизма. После этой страшной трагедии я сказал себе, что завязал с альпинизмом.
Какое отношение у альпиниста к смерти? Когда ты идешь, а смерть идет следом.
Это и есть альпинизм, это опасно, адреналин. Когда ты спускаешься и все бытовые какие-то моменты, когда, например, жена пилит, тебе кажутся такой мелочью. Ты приезжаешь в жизнь, а здесь кайф, всё кайф. Страх перед смертью конечно есть. Когда первым лезешь, адреналина хоть отбавляй, а большую часть маршрутов я лез первым. На южной стене пика Коммунизма мы проходили 85 веревок, одна веревка это 40 метров. Нужно понимать, что если ты забил крюк и поднялся на 3 метра выше, то лететь вниз тебе не три метра, а шесть, потому что три метра только до крюка. Веревка выдерживает 900 кг нагрузки, то есть если при весе 90 кг. ты падаешь 10 метров, то веревка не выдерживает. Поэтому, кто идет первым он смотрит наперед, куда ступить, где передохнуть, куда забить крюк. Смотрит на 5-6 метров вперед и идет без рюкзака, остальные уже идут за ним, используя веревку как перила и неся груз за двоих. Так я пролез 55 веревок из 85, это примерно 2,2 километра по высоте. Но срыв он заложен в работу и он должен быть отработан профессионально.
Эверест называют высокогорным кладбищем, потому что люди в большом количестве приезжают со всего света на Эверест, платят 60 000 долларов и любой ценой пытаются взойти, даже если им на пути попадается нуждающийся в помощи альпинист.
Альпинизм сейчас превратился в бизнес. Я зарабатываю часть своих денег на пике Хан-Тенгри. Я подготавливаю для них маршрут, гидов, клиенты лезут на гору сами или с инструкторами. Когда в 82м году мы восходили на Эверест, там было 100 человек восходителей до нас с 1953 года, т.е. несколько человек в год. На каждые два восходителя был один покойник. На сегодня на Эверест взошло 3500 человек. Народу много, и на самых сложных участках просто пробки собираются. Большинство экспедиций - коммерческие, организовывают восхождение как наша компания. В 1996 году прозвучал первый звонок, когда погибло много людей, в том числе руководители фирм, клиенты. А как запретить? Все должны в сборную вступать? Человек готовиться, занимается для такого восхождения. К примеру, Ясуко Намба, замерзшая на гребне горы, была примерно кандидатом мастера спорта. Они все были альпинистами, может не суперкласса, но альпинисты с опытом. Они могут быть учителями, инженерами, но с опытом восхождения, и если есть деньги - едут в отпуск штурмовать Эверест, это нормально. Такое количество смертей – это статистика, при большем количестве альпинистов будет больше смертей.
Из-за огромного количества людей, порядка там становится меньше. Шерпы не успевают всех спасти. Все идут на кислороде с 7900 метров, который рассчитан по минуте. Если он видит загибающегося восходителя, то идет дальше, думая, что его спасут другие. Тем более он не знает кто там, и на этой высоте оказать помощь практически невозможно, человек слишком тяжелый. Для этого нужно спускаться, забивать крюки, рисковать своей жизнью, чтобы его вытащить. На ровном месте потащить человека сложно, а тут на высоте 8 километров нужно его поднять на маршрут, потом спустить в лагерь.
Есть инструкции в таких ситуациях?
Нет такого, есть порядочность, когда человек отказывается от своего восхождения, спасает другого. Но там же не тротуар у дороги, это маршрут пятой категории со сложными спасательными работами. Эту работу некому делать, даже шерпы могут не согласиться идти спасать. На такой огромной высоте каждый сам за себя.
Для каждого альпиниста – Эверест это сверхцель, как олимпийские игры для спортсменов. Есть люди, которые ходят туда как на работу, как шерп Аппа Тенцинг побывал 22 раза, он так зарабатывает деньги.
Вы водите экспедиции на Хан-Тенгри, как это происходит?
Для экспедиций мы подготовили там инфраструктуру, лагери, перила, связь, баня даже есть. Каждый раз мы прокладываем новые веревки. У каждого мы запрашиваем альпинистский опыт. Но есть, те, кто хочет без разряда пойти, особенно местные ребята. Тогда мы отправляем в альплагерь, чтобы он приобрел навыки. Это нужно, чтобы я его живого обратно привез. Но в контракте написано, что травмы и жизнь это его ответственность. Заходит только половина, их вполне можно понять. Они сюда не умирать приехали, они в отпуск приехали.
Сколько стоит восхождение на Хан-Тенгри?
Порядка 2000 долларов. Это не так дорого, потому что у нас есть конкуренты киргизы. Приходится в конкурентной среде работать.
Что для вас успех?
Для любого человека успех это достижение целей. Например, я по своей основной специальности геофизике я дожал диссертацию. Это было уже после Эвереста в 1986м году, в Новосибирске. Моим оппонентом был московский профессор Гриднев, доктор технических наук, великолепный специалист. Я защищал в докторском совете, потому что по моей теме не было кандидатского совета. Там было 11 докторов наук и один член корреспондент АН СССР, топовый ученый по гравиметрии. Да, к этому времени я состоялся как альпинист, но мне нужно было состояться и как специалист. Сердце на тот момент у меня было натренировано так, что в покое у меня был пульс 35 ударов в минуту. Я сижу за столиком, у меня стресс. Я понимаю, что это тебе не на гору лезть, здесь нужно доказывать умный ты или дурак (смеется). В итоге я получил степень кандидата наук. Это был успех. Для этого я пахал три года, объехал почти весь союз, чтобы собрать отзывы и данные. Нужно было довести до конца эксперименты. Это я считаю одним из самых успешных моментов моей жизни и горжусь этим.